Неточные совпадения
Глаза Кити особенно раскрылись и блеснули при
имени Анны, но, сделав усилие над собой, она
скрыла свое волнение и обманула его.
— Зачем же ты теперь
скрываешь свое настоящее
имя? Какая надобность?
Все остальные части шеи, зоб и хлупь — чисто-белые; из-под шеи, по обеим щекам, по кофейному полю идут извилистые полоски почти до ушей; спина светло-сизая или серая узорчатая; на
крыльях лежат зеленовато-кофейные, золотистые полосы, сверху обведенные ярко-коричневою, а снизу белою каемочкою; по спинке к хвосту лежат длинные темные перья, окаймленные по краям беловатою бахромкою, некоторые из них имеют продольные беловатые полоски; вообще оттенки темного и белого цвета очень красивы; верхняя сторона
крыльев темновато-пепельная, а нижняя светло-пепельная; такого же цвета верхние хвостовые перья; два из них потемнее и почти в четверть длиною: они складываются одно на другое, очень жестки, торчат, как спица или шило, от чего, без сомнения, эта утка получила
свое имя.
Я сказал уже, что Нелли не любила старика еще с первого его посещения. Потом я заметил, что даже какая-то ненависть проглядывала в лице ее, когда произносили при ней
имя Ихменева. Старик начал дело тотчас же, без околичностей. Он прямо подошел к Нелли, которая все еще лежала,
скрыв лицо
свое в подушках, и взяв ее за руку, спросил: хочет ли она перейти к нему жить вместо дочери?
В то время фамилия «М.М. Чемоданов», после его карикатуры в журнале Пушкарева «Свет и тени», за которую слетел цензор Никотин, была страшной, и он стал подписываться «Лилин», чтобы
скрыть от цензуры
свое имя.
Но у меня есть
свои соображения, есть причины, достаточные для того, чтобы
скрыть имя и промолчать о происшедшем со мной.
Так время подходило к весне; Дорушка все то вставала, то опять ложилась и все хворала и хворала; Долинский и Анна Михайловна по-прежнему тщательно
скрывали свою великопостную любовь от всякого чужого глаза, но, однако, тем не менее никто не верил этому пуризму, и в мастерской, при разговорах об Анне Михайловне и Долинском, собственные
имена их не употреблялись, а говорилось просто: сама и ейный.
Итак, прививка была произведена двадцати трем лицам, семнадцать из них получили сифилис, — и все это оказалось возможным совершить «без нарушения законов гуманности»! Вот поистине удивительное «стечение обстоятельств»! Ниже мы увидим, что подобные «стечения обстоятельств» нередки в сифилидологии. Кто был автор приведенных опытов, так и осталось неизвестным; он счел за лучшее навсегда
скрыть от света
свое позорное
имя, и в науке он до сих пор известен под названием «Пфальцского Анонима».
Я не привожу здесь
своего протокола, предварительных сведений и осмотра… Длинен он, да и забыл я его… Сообщаю его здесь в общих чертах вкратце… Прежде всего я описал, в каком положении я застал Ольгу, и во всех подробностях изложил приведенный мною допрос ее. Из этого допроса видно было, что Ольга давала мне ответы сознательно и сознательно же
скрыла от меня
имя убийцы. Она не хотела, чтоб убийца понес кару, и это неминуемо наводит на предположение, что преступник был для нее дорог и близок.
Моисей Исаакович Фрумкин, очень вертлявый молодой человек, довольно красивой наружности, постоянно старался держать себя как можно бойче и развязнее, втайне желая тем самым
скрыть свое семитическое происхождение, и в силу этой же причины очень огорчался в душе
своей тем печальным обстоятельством, что носил выдающееся
имя Моисея, да еще вдобавок Исааковича.
Остальное связать со
своим именем. Завещать двести тысяч — цифра эффектная — на какое-нибудь заведение, например хоть на профессиональную школу… Никто у нас не учит девушек полезным вещам. Все науки, да литература, да контрапункт, да идеи разные… Вот и ее, Марью Орестовну, заставь
скроить платье, нарисовать узор, что-нибудь склеить или устроить, дать рисунок мастеру, — ничего она не может сделать. А в такой школе всему этому будут учить.
Птаха пожимая плечами и в крайнем недоумении хлопает себя по бедрам. Другой же сотский, Никандр Сапожников, солидно молчит. Он не так наивен, как Птаха, и, по-видимому, отлично знает причины, побуждающие православного человека
скрывать от людей
свое имя. Выразительное лицо его холодно и строго. Он шагает особняком, не снисходит до праздной болтовни с товарищами и как бы старается показать всем, даже туману,
свою степенность и рассудительность.
На нем стояла деревянная церковь во
имя Георгия Победоносца, такая ветхая, что переходы ее опускали по сторонам
свои крылья, а кровли источены были ржавчиною времени.
И тут разгадать не трудно, что он нес, — то, что составляло с ним: я и он, он и я Монтаня,
свое имя,
свою славу, шумящую над вами совиными
крыльями, как скоро это
имя произносишь, власяницу бездарности, вериги для терпения, орудие насмешки для всех возрастов, для глупца и умного.
— Да, я узнала об этом гораздо позднее. Дело было в том, что мы должны были жить только на доходы с имения. Отец стал бывать дома еще реже, а когда приезжал, был мрачен и рассеян и скоро уезжал опять. Мать моя с каждым днем становилась бледнее и плоше. Она старалась
скрыть от меня
свое горе. Но наконец ей стало не под силу. Она делалась все слабее и слабее. У нее открылась чахотка, и когда мне исполнилось девятнадцать лет, она умерла, а, умирая, все звала меня, называя всевозможными ласковыми
именами.
По доходившим известиям, поляки сильно укрепили Прагу и готовились к отпору. Александр Васильевич не
скрывал этого от солдат, а, напротив, заранее им внушал, что Прага даром в руки не дастся. По
своему обыкновению, объезжая ежедневно на походе войска, он останавливался у каждого полка, здоровался, балагурил, называл по
именам знакомых солдат, говорил о предстоящих трудах. Чуть не весь полк сбегался туда, где ехал и беседовал с солдатами Суворов, — это беспорядком не считалось.
Желая
скрыть свое настоящее
имя, он выдал себя за трабантского офицера Кикбуша, только что вчера прибывшего из армии королевской с известиями к генерал-вахтмейстеру о новых победах и теперь, по исполнении
своего дела, возвращающегося в армию; присовокупил, что между тем ему дано от генерала поручение заехать по дороге в Гельмет и доложить баронессе о немедленном приезде его превосходительства; что он остановлен у корчмы видом необыкновенной толпы, угадал тайну актеров и просит позволения участвовать в их шутке.
Болезненный, бесчувственный телом и бешенным нравом, с грубыми чертами вытянутого лица и неопределенною улыбкою, с недоумевающими глазами под приподнятыми бровями, лицом, изрытым оспою, Петр Федорович не
скрывал своей радости при победах пруссаков над русскими — в то время происходила война, известная в истории под
именем «семилетней».
Что сделалось с ней?.. Милый друг души, радость ее, свет очей, Антон — суженый ее! Не ошибся ли слух? В беспамятстве не проговорила ли сама это
имя?.. Она силится
скрыть восторг
свой и не сможет: он проникает в судорожном трепете, в движениях, даже в слезах ее.
— Честь тебе и слава! — отвечала Марфа. — Все равно умереть: со стены ли родной скатится голова твоя и отлетит рука, поднимающая меч на врага, или смерть застанет притаившегося…
Имя твое останется незапятнанным черным пятном позора на скрижалях вечности… А посадники наши, уж я вижу, робко озираются, как будто бы ищут безопасного места, где бы
скрыть себя и похоронить
свою честь…
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал что то, что̀ ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был,
скрывая имя свое, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его, чтоб или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Полагали, что «Иоанник» не остановится на одном провещании
своего имени, а скоро скажет и еще что-то более обще-интересное, — потом стали даже опасаться: не
скрывают ли по каким-нибудь соображениям то, что говорит «Иоанник».
Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что
скрывал сначала —
свое положение в свете и даже открыл ему
свое имя.